- Знаешь, иногда я жалею о том, что когда-то начал спать с тобой.
Ты выдыхаешь эти слова вместе с клубами уже раздражающего меня сигаретного дыма, которого в этой комнате и так в избытке. Стараясь как можно меньше обращать внимания на накуренное донельзя помещение, равнодушно улыбаюсь тебе. Я уже давно перестал реагировать как-либо на все твои высказывания, которые порой так задевают за сердце, что хочется громко орать тебе всякую гневную чушь. Это выше моего достоинства, точнее, его остатков.
- Нет, серьезно, - продолжаешь ты, затягиваясь снова. – Если бы я мог снова пережить тот момент, когда впервые оказался с тобой в одной постели, я не сделал бы этого. Убежал бы прочь.
- А тогда тебе бежать не хотелось, - снова легкая, почти издевательская улыбка на моих губах. – Я думаю, что на тот момент это было твоим последним желанием.
- Во всем виноват ты.
- Я? Почему, братишка? Я не затаскивал тебя силой в кровать, не танцевал стриптиз…я никак не провоцировал тебя на то, чтобы ты вдруг занялся со мной сексом.
- Ты говоришь так, потому что не видел себя со стороны в тот день. Уверен, увидь ты все моими глазами, ты бы захотел сам себя.
- В тот день я не хотел вообще никого…и ты тоже в мои планы не входил, Том. Ты тогда был еще просто братом.
- Я бы хотел стать им снова…просто братом.
- Жалеешь? – прищуриваюсь.
- Жалею.
- Тогда не спи со мной больше.
Встаю из своего кресла и мягкой, грациозной походкой подхожу к тебе, сидящему на краешке массивного стола. Ты смотришь на меня во все глаза, не скрывая того, насколько тебе нравится наблюдать за всем этим. И я упиваюсь этим огоньком в глубине твоих карих глаз, которые впиваются в меня. Так умеешь смотреть только ты, больше ни у кого я не видел такого взгляда. И никогда больше не увижу, уверен.
Когда я оказываюсь слишком близко к тебе и уверено кладу ладонь на крепкое плечо, ты качаешь головой устало и закрываешь глаза. Вот просто так…обычный жест. И только я вижу, сколько в нем обреченности, противоречий. Вижу, Том. И знаю, что сейчас в твоей голове разрываются тысячи фейерверков от того, что я просто, совершенно невинно прикоснулся к тебе. Знаю, как тебе хочется одним рывком сграбастать меня, как ты это всегда делаешь, прижать и долго говорить о том, что я принадлежу тебе. Как покорный раб, как домашнее животное, как… Собственность. Ты всегда хотел называть меня так.
Слегка наклоняюсь и дыша тебе прямо в аккуратное ухо, шепчу:
- Не спи со мной, Том. Откажись от меня навсегда, родной.
Успеваю почувствовать выдавшую тебя дрожь, прежде чем ты одним резким движением притягиваешь меня к себе так, что оказываюсь прижатым к тебе слишком крепко. Даже пошевелиться нет возможности – ты будто связал меня цепями…остается только послушно дышать тебе в грудь, догадываясь, что твоя кожа в этом месте полыхает огнем. И слушать стук сердца, которое кричит слишком громко, азбукой Морзе выбивая мне свои признания.
- От тебя невозможно отказаться…никогда, Билл…слышишь?..

***

Когда-то очень давно мне говорили, что человек должен ценить свою жизнь. Люди имеют странную особенность – брезговать теми сокровищами, что дарованы им свыше. Отказываться от самого дорогого и пренебрегать тем, что нужно хранить, как самое бесценное на свете. Наверное, я тоже такой. Зачем скрывать очевидное? Да, я во многом был неправ. И понимаю это только спустя десятки лет, когда на моих руках больше нет увесистых цепей и браслетов, глаза больше не скрыты за дымчатым макияжем, а в волосах вместо белых прядок сверкает естественная седина. Серебро, как говоришь ты. Отметина времени, жестоко бегущего вперед…
Да, я никогда не умел ценить что-либо. Всю свою юность я показывал окружению свой бунтарский характер, противясь запретам, горделиво вскидывая голову, когда кто-то пытался прочитать мне нравоучения. Собственных родителей я считал чем-то вроде ненужного хлама, который умел разговаривать и делал это крайне часто, раздражая. Ты был другим. Ты безумно любил нашу мать, уважал отчима, и они были тебе за это благодарны, отвечая тем же, ставя мне в пример такого разумного старшего братца. Я только презрительно фыркал в их сторону… Ты никогда не пытался переубедить меня, никогда не заводил речь о моей неправоте. Даже если я доводил нашу мать до слез своими дерзкими замашками, ты молчал…только подходил к рыдающей женщине, ласково обнимал и начинал шептать какую-то чушь на ухо. А она слушала и кивала, беспомощно всхлипывая в твоих руках. Меня это жутко бесило, я снова кричал на вас и выбегал из дома, не выдерживая. Мне хотелось, чтобы ты всегда был только на моей стороне, чтобы ты оправдывал свое право называться моим близнецом, моей частью. Ты же предавал…
Но ты никогда не смел сказать мне, что я неправ. Никогда.
Только после ее смерти я вдруг внезапно понял, насколько же мне нужна эта рыжеволосая женщина. Насколько я привык кричать на нее, слышать едва различимые возражения в ответ, а потом проклинать, сидя в своей комнате… Я лишился матери, которую, несмотря на все свои подростковые закидоны, тайно любил. Любил. Но никогда не смел об этом сказать, скрывая истинное чувство за маской презрения и совершенно бессмысленными криками.
И когда ее не стало, внутри меня погасло первое солнце. Которое всегда робко, но надежно согревало отчаянно стучащее сердце.
Но второе солнце в тот день засветило еще более ярче, чем прежде. Теперь ты был полностью моим. Пускай и таким – жалко ссутуленным, стирающим нагло выкатывающиеся из глаз слезы, с устремленным на земляной холмик потерянным взглядом…

***

Сегодня я чувствую себя тем же маленьким подростком, что когда-то держал за руку своего плачущего близнеца, стоя возле могилы своей матери. Снова эта давящая на плечи тишина, в которой изредка раздаются чьи-то всхлипы. Только сейчас мы с тобой не держимся за руки. Ты просто стоишь рядом со мной, почти равнодушно обводя взглядом столпившихся возле гроба одноликих людей. Для нас уже давно все люди одинаковы, правда ведь?..
- Боже мой, кто бы мог подумать, что Энди…и вдруг… - шепот рядом стоящей молоденькой девушки прерывается от накативших рыданий. Поворачиваю голову в ее сторону и с интересом смотрю на то, как она плачет. А все же слезы очень красивы, особенно когда они смешиваются с черной тушью. На ее щеках это смотрится очень мило.
- Все мы когда-нибудь уйдем, - так же шепчу я, сожалеющее приобнимая ее. – Смерть – это всего лишь то, к чему в итоге приходит каждый человек. Мы живем ради того, чтобы умереть. От этого не убежишь…
Она только сильнее всхлипывает и жмется ко мне, словно пытаясь почерпнуть хотя бы каплю сострадания, умерившего бы ее слезный поток. Девочка, ты ищешь помощи у скалы. Я могу тебя обнять, могу что-то сказать, но ты никогда не сможешь что-то почувствовать от этого… Прости, я не умею лечить от боли.
Мне жаль Энди. Он был хорошим другом нам обоим, много лет находился рядом и помогал, иногда рискуя собой. Мы оба это ценили. Но сейчас почему-то нет слез, чтобы поблагодарить его за все…нет рвущихся из груди криков. Есть только странная опустошенность, которая слишком видна даже во взгляде. Особенно в твоем.
Вот и закатилось мое второе солнце. Вместе с этим всегда улыбающимся блондином, бывшим моим верным, самым лучшим другом.
***

Как только погребение завершается, ты хватаешь меня за руку, и я удивленно смотрю в твое непривычно бледное лицо, покрытое капельками пота.
- Что с тобой? Нехорошо стало?
- Нет, просто…я не могу видеть это, Билл. Пойдем куда-нибудь, подальше от этой могилы.
- Хорошо, пошли…прогуляемся.
Бросаю прощальный взгляд на свежий холмик, которого еще пять минут назад не было. Странное ощущение никак не отпускает…а мне просто необходимо оставить всю свою горечь, все свое сожаление здесь, с Энди. Забыть все, что с ним связано, потому что я не привык возвращаться к прошлому. Я знаю, что больше никогда не навещу его, не приду к этой могиле и не положу купленные неподалеку цветы. Я никогда не оборачиваюсь, уходя.
Прощай, Андреас. Я любил тебя по-своему…

***

Ты ведешь меня мимо одинаковых могил, крепко держа за руку, словно боясь потерять среди этих бесконечных серых надгробий. Мы совершено не вписываемся в эту мертвую обстановку. Все здесь пропитано смертью, даже деревья, покачивающиеся едва-едва под слабым ветерком, похожи на безвольные, мертвые тела.
Мы слишком живы для этого места.
Внезапно мой взгляд цепляется за небольшую кучку людей в паре метров от нас, и что-то заставляет меня остановиться и притормозить нас. Ты недоуменно прослеживаешь за моим взглядом, продолжая так же сжимать мою ладонь. Я не понимаю, почему вдруг эта процессия привлекла мое внимание…есть в ней что-то такое, отчего мои ноги словно приросли к земле, и теперь я не могу сдвинуться с места.
- Том, подойдем поближе?
- Ты что, совсем с ума сошел? – возмущенно шипишь ты, дергая меня в сторону. – Мало тебе одних похорон, на вторые решил полюбоваться?! Прекрати это, Билл, пошли отсюда!
- Нет, Том, ну стой! – протестующе вырываю руку и жалобно смотрю на тебя. – Пожалуйста, брат. Мне нужно посмотреть. Я не могу тебе объяснить, почему, но нужно.
- Билл, ты себя хорошо чувствуешь? – ты обеспокоено заглядываешь в мои глаза, словно пытаясь отыскать там объяснение.
- Я в полном порядке. Черт, Том, просто подойдем поближе и все!
Не дожидаясь тебя, уверенно иду в сторону еще одного процесса погребения усопшего. Меня словно тянет магнитом туда, я никогда не ощущал подобного…и почти спиной чувствую, как ты с непониманием изучаешь мою фигуру. Том, я сам себя не могу понять, куда уж тебе…
Осторожно подкрадываюсь к стоящим людям, облаченным в одинаково черные вещи, и встаю позади всех, пытаясь сквозь столпившиеся тела уловить хотя бы кусочек того, кто лежит в гробу. Какого черта вообще я здесь делаю?! Зачем мне это нужно? Наверное Том прав, и я действительно становлюсь сумасшедшим.
Брат бесшумно догоняет меня и встает рядом, сверля взглядом мое невозмутимое лицо. Раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но я одним отрицательным мотком головы пресекаю его попытки. Ты умница, Том. Так и нужно…сейчас нужно.
Тут пара человек перед нами аккуратно выпутывается из общей кучи и зачем-то отходит сторону. Не сговариваясь, быстро занимаем их места. Поскольку мы сами только что явились с похорон, наш внешний вид нисколько не отличается от всех собравшихся здесь. Точно такие же скучные костюмы черного цвета, лакированные ботинки, солнцезащитные очки на глазах. Так что никто и не заподозрит, что мы совершенно посторонние.
Впереди стоят двое невероятно высоких мужчин, за спинами которых мне ни черта не видно. Плечи одного из них мелко трясутся, и я внезапно осознаю, что он плачет. Почему-то сжимается сердце от вида этой широкой, мощной спины, дрожащей от рвущихся рыданий. Внезапно внутри меня просыпается сильнейшее желание коснуться этого человека, чтобы успокоить хоть как-то…да и просто почувствовать руками силу этого тела, душа которого сейчас с треском рушится на части.
Том замечает мое странное, напряженное выражение лица и вовремя кладет руку мне на талию, успокаивая. Доверчиво прижимаюсь к нему, каждой клеточкой чувствую ту поддержку, что он дает мне. Это тепло давно изученного тела вызывает двойственные желания… С одной стороны, мне хочется буквально приклеиться к нему и навсегда стать единым целым, чтобы ни одна мразь на свете не смогла разорвать эти узы, опутывающие нас. А с другой…того, что находится с другой стороны, я боюсь.
Ведь Том – мое главное солнце. Самое большое и яркое.
- Прощайтесь с усопшим, - доносится до нас бесстрастный голос.
Люди, до этого стоящие, подобно статуям, резко зашевелились и зашептались, словно решая, кто же первым подойдет к деревянному ящику и заглянет в лицо того, чье тело скоро скроется от их взглядов под толстым слоем сырой земли. Перевожу взгляд на стоящего впереди мужчину. Помедлив пару секунд, он решительно двигается вперед и подходит к гробу, открывая нам с Томом вид на центр всеобщего внимания.
Один взгляд на того, кто лежит в гробу…второй на стоящего рядом, только что подошедшего мужчины…и у меня перехватывает дыхание, и резко исчезает воздух. По резко впившимся в мой бок пальцам Тома понимаю, что с ним происходит то же самое.
Два абсолютно одинаковых лица. Только одно – с румянцем на щеках, орошенных капельками предательских слез, сорвавшихся из блестящих глаз. Второе же изувечено Смертью…серые, будто бы высеченные из камня черты лица в точности повторяют все черты первого, стоящего возле погребальной постели своего близнеца. Живой протягивает дрожащую руку и робко касается равнодушной щеки своего брата, прощаясь. А у меня внутри все сковано ужасом от вида того, как расстаются две половинки.
- Билл, я умоляю тебя, уйдем…
Почти что стон Тома, и я вздрагиваю от неожиданности, выпадая из этого гипноза. Том, Том, Том! Мой брат, живой, родной, близкий…я не отдам. Я умру вместе с тобой. Я никогда не позволю тебе вот так же прощаться со мной, и не прощусь сам…мы уйдем вместе, верно?..
Как в той песне…которую мы исполняли много лет назад.
Только вместе, Том! Только рядом.
- Да, родной, пошли отсюда. Это зрелище не для наших глаз.
Мне показалось или третье солнце угасло в груди?..

***

Больше всего на свете ты боишься потерять меня. Наши с тобой страхи совпадают, брат…только ты не знаешь об этом, полагая, что я абсолютно безразличен к такой теме. Нет, Том…ты много не знаешь из того, что я мог бы сказать тебе, но не захотел. И возможно, никогда не скажу. Потому что я такой…но ведь другого тебе и не надо?..
Я всего лишь слегка простудился, а ты уже носишься вокруг, словно боясь проиграть какую-то шибко важную эстафету. Сначала к столу, чтобы с кучей матов отыскать нужные таблетки от кашля, затем стремительно бежишь на кухню, за стаканом воды. И обратно, к моей постели, чтобы протянуть лекарство и сказать:
- На, выпей. Пей, Билл, давай…ты скоро поправишься.
Я только улыбаюсь благодарно в ответ – говорить что-либо слишком больно, горло просто раздирается невидимыми шипами. Принимаю из твоих заботливых рук стакан, кладу на язык горьковатую таблетку, и запиваю, морщась от боли. Это пройдет скоро, я знаю…я точно поправлюсь, раз ты пообещал.

***

Все то время, что я валялся в постели, борясь с жаром и несвязными фразами, рвущимися из меня в бреду, ты был просто братом. Поил меня травяным чаем, делал какие-то уколы, прописанные доктором, сидел ночами возле кровати, наблюдая за моими мучениями и иногда до боли сжимая мою руку. Ты боялся так сильно, что я чувствовал это кожей. Боялся, что я вздохну и не выдохну. Что уйду навсегда.
Хотя это была всего лишь простуда.
За это время ты ни разу не поцеловал меня, ни разу не занялся любовью. Хотя я просил, когда мне становилось ощутимее легче, и я не мог просто наслаждаться твоими ласково поглаживающими по груди руками – хотелось большего. Ты лишь извиняющее улыбался и качал отрицательно головой, коротко целую мои пальцы.
- Нельзя, Билл…не сейчас. Ты еще слабый очень. Потерпи, родной, хорошо?..
И я терпел. Потому что понимал, что ты прав.
Поэтому смиренно кивал тебе в ответ, притягивал к себе, и мы просто подолгу лежали, крепко обнявшись. Дышали друг другу в шеи и наслаждались теплом рядом лежащего тела. Все это настолько напоминало детство, что хотелось улыбаться и плакать. Хотелось как раньше дернуть тебя за дредлок и прокричать что-нибудь озорное, а потом убегать, слыша твои возмущенные и наигранное злобные крики за спиной.
Теперь я абсолютно здоров.
Только одного я никак не могу понять и принять…
Почему ты до сих пор не прикоснулся ко мне, Том?.. Почему?!

***

Сегодня ты впервые не вернулся домой. Я сижу совершено один в пустующей квартире, попивая из высокого бокала красное вино и угрюмо наблюдая за покачивающимся пламенем ароматической свечи. Я ждал тебя, в надежде, что когда ты придешь, мы сядем за стол, выпьем…поговорим обо всем…а потом забудем про выпивку, затушим эти чертовы свечи и будем долго целоваться в темноте, с трепетом обнимая друг друга. И опьяненное сознание подскажет, что нужно идти к огромной постели, которая только и ждет того момента, когда на нее упадут два разгоряченных, отчаянно борющихся друг с другом тела.
Но иногда даже самые маленькие и невинные мечты рушатся. И сегодня я в очередной раз убедился в этом.
- Ненавижу тебя, - шепчу я в тишину и опрокидываю в себя кровавое вино.
***

Уже два долгих месяца я наблюдаю за тем, как ты приводишь в наш дом совершенно чужого, молодого мальчишку. У него горящий взгляд и короткие, взъерошенные волосы. А еще он всегда смотрит на тебя с таким обожанием, что мне становится не по себе от понимания того, что этот совсем еще мелкий пацан способен ради тебя на все.
Когда ты привел его в первый раз, я думал, что мир сошел с ума или же мне это снится. Но ты лишь хмуро кивнул мне в знак приветствия и повел робко улыбающегося парнишку в НАШУ спальню.
Я слышал каждый ваш вздох, каждый твой случайно вырвавшийся стон, который резал душу похлеще всякого ножа. Вы кромсали меня на мелкие частички, резали на лоскуты отчаянно долбящееся в ребра сердце и стонали при этом. Вам нравилось это делать. Нравилось получать удовольствие от моей боли.
Когда ты кончил и оповестил меня об этом своим более громким, чем другие, протяжным стоном, я резанул себе руку остро отточенным ножом. И с удивлением понял, что мне совсем не больно…только сидел и заворожено наблюдал за багровой кровью, торжествующе вытекающей из глубокой раны.
А потом я выбежал из дома, не дожидаясь, пока вы выйдете из спальни. Я не мог смотреть на это. Не мог.
В тот день я впервые узнал, что такое наркотики.

***

Мы сидим возле какого-то неприметного парка, и оба едим слегка подтаявшее на солнце мороженное. Ты купил себе шоколадное, а мне выбрал ванильное. Ты ведь прекрасно знаешь, что я с детства люблю ванильный пломбир.
Солнце сегодня светит невероятно ярко. Как на небе, так и в моей груди. Потому что ты рядом, ты даже обнимаешь меня и невесомо поглаживаешь пальцами шею, отчего я довольно зажмуриваюсь, забывая о мороженном и обо всем мире. Только чувствую эти теплые пальцы, которые так давно не прикасались ко мне, давно не ласкали вот так…
Я хочу, чтобы так было всегда. Чтобы ты бросил своего взъерошенного мальчишку и снова был со мной. Хочу.
- Билл, ты совсем не ешь мороженное, - как сквозь туман слышу твой мягкий голос. – Сейчас оно потечет тебе на джинсы.
- Плевать. Ты лучше мороженного.
- Билл…
Резко убираешь руку от меня, разбивая мою сладкую негу, и я недовольно открываю глаза, не обращая внимания на слепящий солнечный свет. Поворачиваюсь к тебе и внимательно рассматриваю до неприличия красивое лицо, пытаясь понять, увидеть…хоть что-то. Я знаю тебя до мельчайших деталей. Я люблю эту родинку на щеке, которая придает тебе странного шарма. Люблю твои губы, в которых уже давно нет пирсинга. Люблю длинные ресницы, которыми ты когда-то щекотал меня по утрам, таким необычным образом пытаясь разбудить.
Я люблю в тебе все, но никогда не говорил, что люблю тебя.
- Том, зачем мы пришли сюда? Что ты хочешь мне сказать? Это ведь все не просто так…ты полгода бегал от меня. Шесть месяцев, родной.
- Не надо об этом…ты сам знаешь, почему я это делал.
- Знаю. Из-за этого ребенка, которого ты нагло используешь. На самом-то деле мы оба знаем, кто тебе нужен, верно?
- Прекрати, Билл! – восклицаешь ты. – Ты сам не знаешь, о чем говоришь! Я не использую Брендона. Я его действительно люблю, пойми ты это уже!
- Врешь. И себе, и мне.
- Нет, Билл. Это ты врешь нам обоим. Ты накрутил себе кучу иллюзий, которые мешают нам обоим жить. Отпусти все это, брат. Отпусти, я прошу.
- Ты наивен, Том, - усмехаюсь я, кладя руку на твое колено. – Безумно наивный старший брат, который думает, что я поверю во всю эту игру во влюбленного дядю и маленького мальчика, которому несказанно повезло, что его полюбил такой мачо, как ты. Мы оба знаем, что тебе нужен только я. Я помню тот разговор, Том.
- Какой еще разговор?
- Такой, братец. Забыл свои же слова? «Я бы хотел стать им снова…просто братом». Не ты ли это сказал, милый? Мне приснилось?
- Черт… - запускаешь пальцы в дреды и отводишь от меня взгляд. Смешно.
- Да-да, он самый, - усмехаюсь. – А ты что думал? Я помню почти каждое слово, сказанное тобой…потому что ты никогда не говоришь просто так. И сейчас ты неспроста меня сюда притащил, так ведь?
Не дожидаясь твоего ответа, засовываю руку в карман твоей куртки и беспрепятственно выуживаю оттуда едва початую пачку сигарет. Ты не возражаешь, только удивленно вздрагиваешь, кидая мимолетный взгляд в мою сторону. Как бы ненароком провожу пальцами по твоему животу, отчего тебя почти подкидывает. Спешно отодвигаешься от меня.
- Что ж ты как шарахаешься-то, Том?
- Прекрати этот цирк, Билл. Не нужно.
Молча достаю сигарету, пристально рассматривая ее. Я всегда любил наблюдать, как ты куришь. Знаешь, наверное это самое прекрасное зрелище на свете, после твоей игры на гитаре, естественно. Смотреть на то, как серебристый дым плавными струйками вырывается из твоих полных губ, которые были созданы для моих поцелуев…о да, это приносит невероятное наслаждение. Это не просто курение…это целое искусство. В твоем исполнении.
И вот сейчас я пытаюсь понять, что же ты испытывал, когда в твоих губах тлела очередная вот такая трубочка.
Щелкаю зажигалкой, добытой из того же кармана, и несмело затягиваюсь. Впервые в жизни. Дым непривычно бьет по горлу и уходит в чистые до сего момента легкие, заставляя меня зайтись громким кашлем. Ты мгновенно реагируешь, дергаясь ко мне, и выбиваешь из пальцев только прикуренную сигарету.
- Дурак! Зачем ты это сделал, ненормальный? Тебе же нельзя курить, ты забыл?! У тебя легкие слабые, придурок!
- А тебе не все ли равно?..
- Нет, не все равно! – гневно передразниваешь ты, отбирая у меня пачку и зажигалку. – Ты все еще остаешься моим братом, прошу не забывать об этом.
- Ах, ты об брате решил позаботиться, - саркастично выдавливаю я. – А может я не хочу быть твоим братом, Том? Хочу по-другому, не так? И ты ведь тоже…так же…хочешь…я знаю.
- Ты мало что знаешь.
- Не придуривайся, Том. Лучше скажи сразу, что ты хочешь. Зачем мы пришли сюда?
Нерешительно мнешься, словно боясь. Что же такое ты хочешь сообщить мне, а?
- Я уезжаю завтра. С Брендоном. Насовсем.
Игнорируя поплывший перед глазами мир, медленно поднимаюсь с лавочки, попутно замечая, как холодеет все нутро. Ты следишь за мной таким знакомым взглядом, от которого хочется расплавиться и потечь тебе на руки, наслаждаясь их теплом. Но ты отобрал это тепло. Убрал эти руки. И что остается мне?
Уйти, вдохнув напоследок воздух вблизи тебя. Возможно, последний раз в жизни.
Сдержаться и не посмотреть напоследок на болезненно сморщившееся лицо, которое раньше осыпал поцелуями. Лицо, которое приближалось к моему на протяжении двадцати лет. Любимое лицо.
И купить по пути в опустевший дом пачку самых крепких сигарет.
И плевать, что курить нельзя.
***

В аэропорту до омерзения шумно и суетливо. Люди бегают туда-сюда, как неугомонные муравьи, подгоняя друг друга, возмущенно вскрикивая, сталкиваясь с кем-то. Все это напоминает какую-то бессмысленную игру. И среди этого безумия я стою совершено спокойно, наблюдая за всем вокруг с напускным высокомерием.
Я не мог не проводить вас. Нужно отпустить тебя по-настоящему.
Ты стоишь неподалеку и что-то объясняешь своему растерянно поглядывающему на меня мальчишке, один только вид которого впрыскивает мне в душу яд. Я хотел бы сжечь его, этого Брендона. Человека, отнявшего мое счастье. Но ты не дашь мне это сделать, я знаю. Поэтому остается только смотреть на вас, именно НА ВАС, осознавая собственную беспомощность и отчаянность всей ситуации.
Ты коротко целуешь его в щеку и направляешься ко мне. Я заворожено наблюдаю за твоим приближением, и совершенно неожиданно ко мне приходит понимание: ПОРА.
Пора прощаться.
Едва сдерживая протестующий стон, натянуто улыбаюсь тебе. Ты недоверчиво оглядываешь мою нехитрый прикид, который состоит сегодня из простых черных брюк, кремовой курточки поверх серой рубашки. Я уже не помню, как вытянул утром эти вещи из шкафа, равнодушно покидал их на постель и пошел принимать душ, не имея представления о том, что мне предстоит надеть для вылазки на белый свет. Мне все равно. Мне без-раз-лич-но.
- Как ты?.. – тихо спрашиваешь, едва касаясь пальцами моей щеки.
- Нормально, - снова улыбаюсь, чувствуя ожог на коже от твоих прикосновений. – Вполне хорошо себя чувствую. Погода, наверное, сегодня хорошая, влияет так…
- Нам уже пора идти, - говоришь так, будто оправдываешься передо мной. – Скоро посадка, а у нас багаж еще черт знает где…Брендон нервничает.
- Понятно…
Замолкаем на какое-то время, изучая друг друга взглядами. Впитывая каждую знакомую черточку, каждую ресничку, каждый волосок в брови. Запоминая, чтобы потом тешить себя этими отрывистыми кадрами из Берлинского аэропорта…
- Билл, ты ведь понимаешь, что сейчас мы расстанемся навсегда?..
Этот один, всего лишь вопрос…всего лишь маленький, невинный вопрос, заданный тобой с едва прослеживаемой горечью в голосе. И меня переламывает на две части. И больше нет сил сдерживать себя. Мы оба сейчас это чувствуем, я знаю…и у обоих из глаз начинают катиться крупные, горячие слезы, которые лишь подтверждают – все, ребята…конец.
- Я не хочу прощаться, Том. Я не умею.
- И я не умею…давай тогда не будем говорить друг друга «прощай»? Просто разойдемся, будто бы до следующего дня…
- Глупый, - сквозь слезы улыбаюсь я и пальцем стираю влажную дорожку на твоей щеке. – Ты такой глупый, Том…
- Не больше, чем ты…
- Я хотя бы не бегу от того, кого люблю больше жизни. Не пытаюсь быть ему просто братом.
- Билл…не надо…
- Хорошо. Я не буду.
Кидаю зачем-то взгляд на топчущегося в стороне мальчишку, который с беспокойством следит за нами. Внутри все сжимается от понимания того, что он увозит тебя. От меня. Навсегда увозит. Что теперь именно он, этот взъерошенный мальчишка, похожий на воробья, будет прижиматься к тебе по ночам за много километров отсюда, целовать утром и с хохотом убегать от тебя по квартире, дурачась. И мне становится так холодно, что я перестаю чувствовать пальцы.
- Он ждет тебя, Том. Иди.
- Отпускаешь?..
- Отпускаю.
- Билл, я…
- Не нужно, Том, - подхожу к нему ближе, накрывая ладонью губы. – Хватит издеваться. Не говори мне ничего больше, хорошо?.. Просто уходи. Иди к нему. Он волнуется.
Ты медленно отстраняешься от меня, отрицательно качая головой, словно не веря, отказываясь верить. Дергаешься, но тут же останавливаешь себя, сжимая руки в кулаки. И все же заставляешь себя подойти к этому мальчишке, который тут же накидывается на тебя с объятиями и ведет прочь. От меня.
- Том! – кричу тебе вслед.
Ты резко оборачиваешься и недоуменно приподнимаешь брови, во все глаза смотря на меня, улыбающегося тебе слишком фальшиво.
- У тебя отлично получилось стать братом! Ты молодец!
Твое лицо мгновенно бледнеет. Ты понял, что я имел в виду. Ты все понял, брат мой. А я продолжаю улыбаться, наблюдая за тем, как ты снова отворачиваешься от меня и, как-то весь сжавшись, бредешь отсюда, держась за руки со своим взъерошенным Брендоном.
А мне остается лишь смотреть вам вслед, вспоминая все эти годы и почему-то тот день на кладбище, когда мы собственными глазами увидели, как расстаются близнецы. Вспоминать, какой панический страх испытали тогда оба. И плакать сейчас, как восемнадцатилетний парнишка, от понимания того, ЧТО я только что потерял. Рыдать почти что в голос, смахивая изредка слезы. И плевать на то, что люди слишком странно смотрят на сорокалетнего мужчину, одиноко стоящего посреди зала аэропорта и плачущего, словно мальчишка. Плевать.
Ведь только что угасло мое самое последнее, самое главное Солнце.